«Хулиганами становятся». Тренеры «Упсала-цирка» в Воронеже – о работе с трудными детьми

Санкт-Петербургский «Упсала-цирк» выступил в Воронеже на детском театральном фестивале «Маршак» в субботу, 28 октября. В труппу входят подростки из неблагополучных семей и социально незащищенных слоев общества, а также дети с особенностями развития. Преподаватели называют Упсала-цирк единственным в мире цирком для хулиганов. Корреспонденты РИА «Воронеж» поговорили с главным тренером «Упсала-цирка» Ярославом Митрофановым и социальным педагогом Таисией Мокравцовой о работе с «трудными» детьми.

– Первый набор в «Упсала-цирк» собирали буквально с улицы – подростков искали в подземных переходах, сквотах и на вокзалах. А как это происходит сейчас?

Таисия Мокравцова: – Сейчас такой истории уже нет. Сегодня мы проводим набор раз в год, чаще всего работаем с коррекционными школами и центрами помощи семье и детям в разных районах нашего города. Но так или иначе все дети, участвующие в нашем проекте, это дети из групп социального риска.

– Таким ребятам, должно быть, непросто найти общий язык и между собой, и с педагогами. Как вы с ними работаете?

Ярослав Митрофанов: – Когда они приходят к нам впервые, у большинства из них заниженная самооценка, нет понимания возможностей собственного тела, его физики. Они говорят: «У меня такое кривое тело, мне всю жизнь говорили, что я ничего не могу». Это первый порог, который очень мешает общаться – когда у человека в теле есть ошибки, которые он создает себе сам, занимаясь самоедством. А мы ведь берем всех, не отбирая только тех, у кого изначально хорошие данные и гибкое тело. Если посмотреть на наших ребят – это такой набор шоколада, настоящее ассорти. Но батончика Hershey’s среди них нет. Иначе говоря, в спорт никого из наших ребятишек не взяли бы, за исключением каких-то единиц. И мы пробуем со всеми все.

Акробатика – такая штука. Получаться начинает не сразу, но начинает. Потому что у нас не спортивный подход, мы не стремимся сделать из них спортсменов. Для нас важнее дисциплина и работа над собой. Как в армии. Еще крайне важную роль играет работа с психологами, социальными педагогами. Они стараются найти общий язык не только с самими детьми, но и с их семьями. Занятия у нас не строятся по принципу «два часа попрыгали – и свободны». Ребята учатся элементарному этикету, способам поддержания личной гигиены – условно, как сделать так, чтобы ноги не воняли, даже тому, как правильно завязывать шнурки. То есть всем тем вещам, которым раньше они не научились в силу разных причин. И они начинают понимать, что это не просто место, где они занимаются акробатикой, а место, где о них заботятся, думают, с ними хотят общаться, хотят слышать их. Но при этом дают понять – «трататушечки» мы устраивать не будем, мы делаем серьезное дело, и придется поработать. А когда я вижу, как с ними Таисия разговаривает на их встречах – это прямо сильно.

– Почему, что в них такого особенного?

ЯМ: – У них такая среда и такой возраст, в котором важными считаются гаджеты, репосты, позиционирование себя как крутого в разных социальных сетях. Но когда мы приходим в зал и вынимаем все телефоны из карманов на время занятия, становится ясно, что крутых среди них на самом деле нет. И они начинают понимать, что крут тот, кто умеет что-то делать, у кого что-то получается. Я считаю, технологичный век губит в человеке природу. Раньше это было проще – все умели бегать, прыгать и прятаться, потому что это естественные вещи. А сейчас это сменилось тем, что у меня есть гаджет, и я могу сделать классную фотку в Instagram. Но что ты можешь по-настоящему? Отбери у тебя телефон, что будет? И на такие встречи они приходят без гаджетов. Эти моменты живого общения очень важны. Они перебирают все темы, которые только можно перебрать. Лояльность «Упсала-цирка» – это верх самого нежного буддизма, на мой взгляд.

– Сколько времени в среднем они проводят в цирке?

ТМ: – На первый этап к нам попадают дети от 7 до 14 лет, они могут находиться в цирке до 18 лет. Набираем мы довольно много народу, через 2 месяца остается в два раза меньше, к концу года еще в два раза меньше. Это естественный процесс, кто-то понимает, что не готов так много работать, кто-то просто решает, что это не для него, кому-то интереснее в компьютер играть, а кто-то приходит просто для тусовки. Поэтому по-разному. Одни не задерживаются и на пару месяцев, а другие занимаются с нами до совершеннолетия.

– Лариса Афанасьева (руководитель «Упсала-цирка» – РИА «Воронеж») в интервью рассказывала, что нередко дети, попадая к вам, продолжают подворовывать, заниматься токсикоманией, словом, не всегда бросают свои вредные привычки. Вы замечаете, как они от этого отказываются, или вам приходится с этим бороться?

ТМ: – Они, конечно, отказываются не сразу. Мы используем разные инструменты. Иногда ставим ультиматумы. Но вообще к каждому у нас индивидуальный подход.

ЯМ: – У меня самого по мелочам столько раз уносили! Некоторые случаи я никогда не забуду, все-таки это дети, поэтому выглядит это довольно смешно. Но вот был у нас такой случай. Один мальчик стырил деньги у другого. Вся эта история вскрылась. И я сказал, либо сейчас виновник признается, либо мы отменяем все занятия на неделю, потому что так нельзя. И вдруг человек сознался. Чего можно было ожидать? Конечно, когда на тебя в этот момент смотрит толпа, ты моментально становишься изгоем. В школе бы так и произошло. Но у нас все вышло совершенно иначе. Мы договорились, что виновник будет в течение месяца мыть наш шатер, заработает таким образом украденную сумму и отдаст ее. И так все и случилось. Но самое интересное – эти ребята после этого случая подружились и дружат до сих пор, уже много лет, притом, что один из них уже даже у нас не занимается. В обычной школе это кончилось бы сломанной челюстью. Это хороший пример, сильный поступок. Конечно, так бывает не всегда.

– Вы следите за судьбами тех, кто покидает «Упсала-цирк»?

ТМ: – Весной у нас была встреча выпускников, пришли порядка 55 человек. В тренерском составе у нас сейчас работают трое рябят из нашего первого состава, который мы набирали 17 лет назад. Так что кто-то остается в цирке, кто-то получает профильное образование и приходит работать, кто-то просто приходит на ежегодные встречи. Конечно, нельзя сказать, что у ста процентов выпускников «Упсала-цирка» все хорошо. Но все-таки большинство из них меняют свой жизненный сценарий.

ЯМ: – Многие из этих ребят, даже если не работают в цирке, уходят в нашу специфику. Кто-то работает преподавателем в других коллективах, кто-то – в батутных центрах, это тоже близко к тому, чем мы занимаемся. Это хорошие изменения, на мой взгляд. Потому что, если по-честному говорить о том сценарии, который был у их жизней до попадания к нам, он был плохим. Мой друг математик посчитал, что статистически на 93% их жизни с таким стартом сложились бы плохо.

– Вы для себя формулируете идеальную конечную цель занятий в «Упсала-цирке»? Например, мы занимаемся с этими детьми, чтобы снять с них ярлыки типа «беспризорник».

ТМ: – Мы занимаемся тем, что меняем их жизненный сценарий и развиваем в каждом творческое начало. Мы не растим цирковых артистов.

ЯМ: – Я скажу так: я хотел бы, будучи подростком, попасть в «Упсала-цирк». К себе на занятия. Потому что, как бы банально это ни звучало, но столько любви и добра, сколько они получают здесь, не в каждой семье можно получить. У меня самого четверо детей, я знаю, о чем говорю. Вообще преподаватели – это высшая каста. Все мы учились в школе, у всех было множество учителей. Но сколько из них по-настоящему зажгли нас, сколько из них подарили нам знания, которые совпадают с практикой? Единицы. Это же ужасно. Все знания, которые мы получаем, мертвы. Когда я преподаю, у меня есть принцип – нужно, чтобы это можно было применить на практике. Строение Вселенной можно объяснить с точки зрения столяра, и это будет настолько доходчиво, что человек запомнит на всю жизнь. А наша система, когда все всем объясняют одинаково, не работает. И мы стараемся не сломать, но хотя бы немного изменить ее.

– Около семи лет назад у вас появилась группа детей с особенностями развития. Как так получилось и как вам удалось совместить одних с другими?

ЯМ: – Это получилось очень классно. Девочка Наташа (Наталья Кашина, сегодня – преподаватель «Упсала-цирка» – РИА «Воронеж») училась у нас в первом наборе. Потом она училась в институте Герцена (Российсский государственный педагогический институт имени Герцена в Санкт-Петербурге – РИА «Воронеж») и написала диплом «Социальная адаптация детей с особенностями развития посредством циркового искусства». Я думаю, это единственный подобный диплом за 200 лет истории этого института. И сейчас она реально работает с этими детьми. Это опять же к разговору о знаниях, применимых на практике. 

Я прекрасно помню, как мы впервые оказались в детском доме в Павловске (Дом-интернат для детей с отклонениями в умственном развитии №4 в Павловске Ленинградской области – РИА «Воронеж»). Это был настоящий Армагеддон. Мне не хватало только ППШ в руках. Но как только пришли преподаватели, которые увидели в этих детях простых людей, таких же, как мы с вами, это зародило новую интеграцию преподавания. Хотя поначалу отпор, который нам пытались дать, был силен. Когда кто-то говорит, они какие-то не такие, мы клевые, а они тупые, это значит, что этот кто-то не понимает и не видит чего-то очень важного. Потому что половина программ для макинтоша написана людьми с аутизмом, например. Конечно, и им есть, чему у нас поучиться, но и нам есть, чему поучиться у них. Например, их спокойствию, их умению радоваться, их умению любить по-настоящему. Понимаете, мы начинаем ругаться, когда кто-то кого-то не пропустил на машине. А они просто ржут и начинают обниматься. Это у нас проблемы, а не у них.

ТМ: – Начиналось все, когда у нас еще не было своего шатра, и мы снимали спортзал в коррекционной школе. Когда мы занимались, другие ученики постоянно заглядывали к нам. Сначала просто рассматривали это все с интересом и убегали, как только их заметят, потом начали заходить, а потом и включаться в занятие. Тогда и возникла идея собрать ребят вместе. Сначала мы работали только с детьми с аутизмом, потом взяли детей с синдромом Дауна. Сейчас у нас уже более 30 таких ребят, они занимаются в отдельном творческом центре.

ЯМ: – Я думаю, это событие для России. У нас были ребята, которые не умели говорить, постоянно валялись – не могли держать собственное тело, не умели двигаться. Сегодня среди них есть те, кто сальто делает, ходит в бассейн. Если вы какому-нибудь врачу об этом расскажете, он скажет, что это невозможно.

– Как вы подбираете материал для спектаклей?

ТМ: – Мы стараемся не использовать готовые произведения. Как правило, какая-то идея приходит в голову нашему режиссеру Ларисе Афанасьевой, она рассказывает о ней Ярославу, потом они долго выносят друг другу мозг, и в итоге все это материализуется в какой-то спектакль. Спектакль «Племянник», который мы привезли на фестиваль «Маршак»,вдохновлен картинами нашего друга, питерского художника Александра Вайцеховского. У него есть серия картин под названием «Прогулки с племянником», на которой тетя гуляет с племянником – маленьким медвежонком. У Ларисы возникла идея сделать из этого постановку, но мы долго не могли найти исполнителя главной роли. И тут открывается дверь и заходит Антон (мальчик с синдромом Дауна, занятый в главной роли в спектакле – РИА «Воронеж»). Мы все моментально поняли, что это и есть наш племянник. Все сложилось в ту же секунду. Он еще был в таких несуразных розовых очках, почти как на картинах.

ЯМ: – В общем, Войцеховский посмотрел спектакль и сказал, что он все так и задумывал.

– Какое участие дети принимают в создании спектакля?

ТМ: – Бывает по-разному. Пару недель назад к нам на гастроли приезжал американский кукольный театр, и вместе с ним мы сделали постановку, основанную полностью на том, что думают дети. Мы к ним прислушиваемся.

ЯМ: – Мы пытаемся найти особенности каждого ребенка, чтобы проявить их в спектакле. Например, если говорить о «Племяннике», то если бы Антохи там не было, ничего не получилось бы. Все штучки появились от него, потому что когда он зашел в зал, все встало на место.

– То есть нет жесткой режиссерской схемы, в которую вы пытаетесь их встроить?

ТМ: – Это невозможно. С ними это не сработает. Кроме того, у нас и нет цели загнать их в рамки и заставить делать то, что нам хочется. Каждому из них есть, что сказать и что показать, а нам интересно их послушать.

– У вас в девизе используется слово «хулиганы». Не возникает ли у детей или у родителей отрицательных ассоциаций?

ТМ: – Все зависит от того, какой смысл вкладываешь в это слово. Мы с детьми много об этом разговариваем. Для нас хулиган – это не тот, кто что-то разрушает, а тот, для кого нет границ, кто может осуществить свои мечты, изменить мир, выйти за пределы своих возможностей.

ЯМ: – Для нас хулиганы – это, например, Слава Полунин, Чарли Чаплин, Майкл Джексон, Элвис Пресли. Вот Пресли взял в руки гитару и создал стиль музыки и стиль танца совершенно новые, которые перевернули мировую культуру. Так ни по каким канонам того времени никто не делал, а он взял и сделал. И изменил тем самым не искусство, которое является маленьким кусочком культуры, а всю культуру целиком. Представляете, какая для этого нужна смелость! А без Майкла Джексона никогда не было бы брейк-данса. Человек, у которого одна нога была короче другой, у которого не было растяжки и классического балетного образования, создал стиль, в котором танцует молодежь уже не один десяток лет.

– А дети в «Упсала-цирке» занимаются искусством?

ЯМ: – Нет. Мы развиваем их талант. Даем им краски, но какие картины они будут рисовать – решать им. Один пример – у нас отучился один парень и пошел окна вставлять. Нормально зарабатывал. Но тут к нему обратились, вспомнили, что он классный артист, и позвали выступать в Японию. И он поехал, работает теперь там. Потому что он профи, и у него есть своя штучка, огонь в глазах. Человек должен все с любовью делать, в этом и есть творчество. Творчество – основа культуры.